— Несет! Несет! — закричали бойцы.
Миша Казачок, весь черный от дыма и сажи, нес связанного полуобнаженного человека.
Бойцы расступились, освобождая дорогу.
— Ой, какой хлопчик красивенький! — сказал нараспев молоденький красноармеец в буденовке, заглядывая в закинутую голову спасенного. — А худой-то какой!
— А ну, ребята, позволь! — строго говорил Кузьмич, пробираясь вперед. — Расступись, говорю! Дайте человеку пособие оказать!
Миша Казачок прошел через двор и, поискав место почище, осторожно опустил свою ношу в тени у плетня.
— Баба, ребята! — в один голос ахнули бойцы, увидев маленькие, как опрокинутые чашечки, круглые груди. Ушаков быстро снял брезентовый плащ и прикрыл тело девушки.
— Мертвая, что ли?
— Дай ей чего, товарищ доктор!
— Тише! Не напирайте, братва! Человека задавите! — взволнованно заговорили бойцы.
Кузьмич присел, ловко отер темную пепу с пухлых губ девушки, взял ее маленькую руку и нащупал пульс.
Не открывая глаз, она пошевелила губами.
Кузьмич торопливо вынул из сумки склянку с лекарством и поднес к лицу девушки. Веки ее дрогнули, из груди вырвался стон, и она, чуть приоткрыв глаза, обвела затуманенным взглядом бойцов.
— Товарищи, наши… — прошептала она тихим радостным голосом…
Петька стоял перед Ладыгиным.
— Так ведь ты же бандит? У Махно служил, — говорил Иван Ильич, пристально глядя на него.
— Это уж как вам будет угодно, товарищ командир, только я не бандит, а мирный житель, — сказал Петька.
— Но ведь ты сам говоришь, что служил у Махно, — заметил Ладыгин.
— Я и не скрываю. Зачем врать? Я прямо говорю. Я ж по эту сторону фронта находился и не мог сразу к красным перейти. А потом слушок прошел, будто Махно с Деникиным воюет. Вот я, значит, и поступил до него… И был-то я у него без году неделю. Кого хотите, спросите… И чего мне с ними служить? Я бедный человек, а они как есть все живоглоты-кулаки. Там у них еще эти есть… волосатые, в шляпах, в золотых очках.
— Анархисты?
— Вот-вот. Мы их «раклом» обзывали.
— Что это еще за ракло?
— Ну, как бы сказать, самое что ни на есть ползучее гадство. Наипервейшие воры и выпивахи. У каждого тачанка, а на ней полно барахла. — А ходят! — Петька усмехнулся. — Кто летом в шубах, кто в бабских сподниках с кружевом. Срам смотреть, одним словом. Да ну их, товарищ командир! Не по пути мне с ними.
— Добре. А ты сам откуда?
— Одесский.
— Далеко же, братец, тебя занесло!
— А я что бедный Тришка: забрал свое ничего да в другую деревню.
— Ты, я вижу, братец, шутник.
— У нас в Одессе все шутники.
— Ну Вот что: я тебя возьму на испытание. Но поимей в виду: если только что замечу, то этой самой рукой расстреляю.
— Не извольте беспокоиться. Замечаний не будет.
— Ильвачев, возьмем, что ли, его? Пусть послужит.
— Возьмем. Только ты, парень, смотри во всех отношениях, а не то плохо будет.
— Будьте благонадежны.
— Ну, добре. Поди пока за воротами посиди. Потом я тебя позову.
Петька с веселым видом пошел со двора. Теперь для него начиналась новая жизнь.
10
Когда Вихров открыл глаза, то первое, что он почувствовал, было ощущение движения. Вместе с легким потряхиванием он слышал стук колес по мягкой дороге и старался вспомнить, что с ним и почему он лежит.
Прямо над его головой, напоминая следы прошедшего по росистой траве человека, лежал Млечный Путь. Начинало светать. Звезды, слабо мерцая, опускались по небосклону и постепенно угасали в тумане. Вихров лежал на спине и, словно пробуждаясь от глубокого сна, прислушивался к окружающим звукам. Все вокруг него двигалось и шевелилось: казалось, что рядом бежал шумный поток. По правой обочине дороги бесконечной вереницей шагом ехали всадники. Вихров хотел было посмотреть, повернулся и застонал, почувствовав острую боль в голове.
— Лежи тихо! — с повелительной ласковостью сказал над ним молодой женский голос.
Потом к нему кто-то склонился, и он увидел круглое лицо с небольшим носиком и спускавшейся на низенький лоб затейливой челочкой.
— Кто ты? — спросил он.
— Я? Дуська. Не признал, что ль, соколик?
— Ты в околотке работаешь?
Дуська засмеялась, показывая мелкие ровные зубы.
— Чудно! Я с ним всю дорогу еду, а он, синеглазый, будто в первый раз меня видит… Ну как, полегчало тебе?
— Постой, Дуся, а почему я лежу?
— Так тебя же Махно подранил.
— Ах, да! — воскликнул Вихров и вдруг вспомнил все с отчетливой ясностью.
Теперь он узнал и сидевшую рядом с ним маленькую и кругленькую, как шарик, санитарку с мощной на диво грудью и всегда веселым лицом.
— Слушай, Дуся, из моих ребят никого не убили? — спросил он с тревогой.
— Ты за тот раз говоришь? — наморщив лоб и что-то соображая, спросила она. — Нет, тогда никого. Только Леонова по руке зацепили. А вот недели две назад был сильный бой с Махно, так Митьку Лопатина здорово в голову поранили. Ну а сейчас он ничего, во взвод вернулся… Мы думали, помрешь ты, — помолчав, заговорила она. — Здорово они тебя по голове саданули… Мы всю дорогу — я, Маринка и еще одна новенькая — едем с тобой.
— Какая новенькая?
— У Махно отбили. Сашей звать. Вот хорошая девочка! Ласковая да добрая. Учителева дочка. Я таких еще не видывала… Это она и упросила, чтоб тебя вместе с полком на линейке везли. Врач-то хотел тебя в Екатеринославле оставить.
— А разве мы проехали его?
— Здрасте! Эва хватился! Да мы уже к Елисавет-граду подходим. Спешим. Верст по семьдесят чешем. Пилсудский Киев забрал. Слышал небось?
— Какое же сегодня число?
— Двадцатое мая.
— Как же вы эту новенькую отбили? — поинтересовался Вихров.
— Да так и отбили. Тут, видишь, дело какое. Саша-то у бабушки жила. А та померла. Ну, куда ей деваться? Знакомых в городе нет. Давай домой пробираться. А тут деньги вышли. Нуте-ка… Да. Пошла на базар шубку продавать. Ну а махновцы и залобовали ее. Привозят до самого злодея. Он ее сильничать хотел, а она с ножом на него. Хотела в сердце, да в руку попала. Говорят, он досель подвязанный ходит. Нуте-ка… Да вот, значит, она его ударила, а он, злодей, приказал ее живой в землю зарыть. Тут аккурат мы подоспели. А злодеи дом запалили. Миша Казачок ее почти мертвую вынес. Всю побили, проклятые. А волосики на затылке как есть все были повыдерганы… Комиссар Ушаков хотел ее по просветительной части, а она ни в какую. «Хочу, — говори — быть в строю». Ну и в санитарную часть определили. Теперь она у нас заместо сестры. Лопатин ее раньше знал, вместе в поезде ехали. То-то они друг дружке обрадовались!.. Там еще одного человека отбили. Очень серьезный товарищ. Партийный. Товарищ Гобаренко — фамилия. Он у нас теперь по хозяйственной части. Квартирмистом. Ребята наши им очень даже довольны. Заботливый. Мне вот буденовку новую дал…
Дуська замолчала, достала из пагрудного кармана осколок зеркальца и стала кокетливо выправлять из-под буденовки челочку.
На горизонте в потоках золотисто-алого света вставало солнце. На траве засверкала роса. Со степи потянуло прохладой.
— Вон Морозов с Бахтуровым на горке стоят, — показала Дуська.
— Как бы мне посмотреть? — попросил Вихров.
— Подожди. Ты только головой не верти. Я тебя подниму… Ну-ка! Видишь теперь?
Справа от дороги стояли на пригорке начдив Морозов и только что назначенный в дивизию Бахтуров.
— Дуся, а кто такой Бахтуров? — спросил Вихров.
— К нам комиссаром дивизии назначен. Ну, насмотрелся? Ложись! — Дуська осторожно опустила Вихрова на набитую сеном подушку.
Они помолчали. Линейка продолжала постукивать по пыльной дороге. Вдали, под горой, показалось большое село.
— Счастливый ты, — после некоторого молчания сказала Дуська, внимательно посмотрев на Вихрова.
— Почему?
— Красивый.
— Не в этом счастье, Дуся.
— В этом, в этом! — настойчиво сказала она. — Гляди, как Саша убивалась, плакала над тобой, когда ты было помер. А кому я, такая толстая, нужна?.. Меня девчата колбасиком зовут.
— Кому что нравится.
— А ты каких любишь, соколик?
Вихров пожал плечами и ничего не ответил.
— Сколько лет-то тебе? — спросила она.
— Восемнадцать.
— Ну? А я старей тебя на целый год. Да… Я уже два раза замужем была. Первого мужа у меня Краснов убил. Он взводным был. Такой фартовый парень. Кавалерист, одним словом… Потом за другого вышла. Сдуру-то не рассмотрела, что он за человек, и выскочила. Сестра присоветовала. И вот какое дело получилось. Возвращаюсь раз домой — я тогда в госпитале работала, раненых отвозила, — а соседка говорит: «Твой дома не ночевал». Ну я, конечное дело, как следывает пошумела на него. Вашему брату нельзя ведь большой воли давать. А он и говорит: «Собирай мои манатки — ухожу». Ну, собрала я ему манатки и говорю: «Смотри, Павлуша, не плюй в колодец — пригодится воды напиться». А он: «Подумаешь! В этот плюнул — другой найду. А нет, так и перешагну и еще найду, а потом еще»… С тем и ушел. И вот аккурат перед походом письмо прислал. Пишет: «Правильно, Дуся, ты говорила — не плюй в колодец. Не нашел я никого лучше тебя. Нельзя ли мне возвратиться к тебе?» А я ему хоть бы пустой клочок бумаги нослала. Ну его к лешему, раз так поступил…
